Опера П.И. Чайковского «Мазепа» в Большом театре

Александр СМОЛЬЯКОВ

«Планета Красота», 2004

Большой театр работает с брэндами. Нет, в данном случае речь идет не о «BMW» и «Hennessy», а о режиссерских именах. После экспериментов в прошлом сезоне с молодыми Дмитрием Беловым (опера Н.А. Римского-Корсакова «Снегурочка») и Дмитрием Черняковым (опера И.Ф. Стравинского «Похождения повесы») Большой театр обратился к признанным именам театральной режиссуры. Они с полным правом могут быть названы брэндами, само присутствие которых в афише гарантирует определенный уровень постановки и, что не менее важно, определенный (повышенный!) уровень зрительского интереса. Это Эймунтас Някрошюс (опера Д. Верди «Макбет»), Деклан Доннеллан (балет С.С. Прокофьева «Ромео и Джульетта») и Роберт Стуруа.

Лабиринт традиций

Приглашение всемирно известного грузинского режиссера для постановки оперы о российско-украинских отношениях трудно рассматривать вне политического контекста. Но, забегая вперед, можно отметить, что Стуруа удалось уйти от сиюминутных аллюзий, сделав спектакль не только эстетически самоценный, но и вносящий существенные изменения в традицию постановки оперы «Мазепа» в Большом театре.

«Мазепу» в Большом ставили часто, но играли мало. Красота музыки Чайковского, напряженность сюжетных коллизий, где лирический сюжет переплетается с реальными историческими событиями, максимально ярко выявляя характеры действующих лиц, возможность зашифровать идеологический подтекст -все это привлекало внимание, но одновременно не позволяло играть спектакль десятилетиями, подобно «Борису Годунову» или «Ивану Сусанину». Сегодня потрясает экзотическая роскошь декораций первой постановки (1884), где дом Мазепы соперничает с итальянскими палаццо. По-прежнему вызывает уважение монументализм Леонида Баратова (1934 и 1949). На памяти сегодняшних театралов спектакль кинорежиссера Сергея Бондарчука (1986) с Артуром Эйзеном, Ириной Ахриповой, Тамарой Милашкиной, Юрием Мазурком, Владимиром Атлантовым.

Постановка «Мазепы» 2004 года, как будто, лежит в русле современных веяний в музыкальном театре. Художник Георгий Алекси-Месхишвили отказывается от бытового правдоподобия декораций, создавая условно-метафорическое пространство. Действие происходит на фоне огромных исписанных от руки листов. Два треугольных листа -только это уже не рукопись, а географическая карта -являются суперзанавесом. Мотив бумаги, как исторического документа, обеспечивающего связь времен, получит продолжение в картине «Полтавский бой». Вместо традиционной балетной «битвы» -буйство пламени, в котором лишь угадываются тени всадников и которое уничтожает бумагу, а вместе с ней историческую память народа. Впечатление довершается полем ржаных колосьев с белой фигурой коня. Поменяется свет, конь станет ярко-розовым, контрастируя с общим лазурным фоном и отсылая к известной картине…

Такой принцип сценографического решения характерен для большинства современных оперных постановок. Все избегают малейшего намека на живописность пейзажа или интерьера, увлекаясь конструированием «небытового» пространства, но (необъяснимый парадокс!) сохраняя бытовые детали реквизита и бутафории. У Алекси-Месхишвили тоже на фоне рукописей появляется вполне реальная дыба (в сцене пытки Кочубея) и исторически достоверный стол (картина «Во дворце Мазепы»). Модная нынче эклектика присутствует и в костюмах: тут и китель на Мазепе, и нечто милитаристско-фантазийное на его людях, и вполне современный пиджак на Кочубее, и национальные украинские костюмы на казачках. Особенно этот контраст бросается в глаза в сцене казни. Но, как ни странно, эти стилистические диссонансы не мешают Роберту Стуруа сохранять смысловую целостность своего спектакля.

Время и вечность

В отличие от своего предшественника Эймунтаса Някрошюса, также дебютанта на сцене Большого театра, Стуруа основное внимание сосредоточил на работе с певцами. На роль Мазепы из Мариинки пригласили Валерия Алексеева, который показал своего героя не столько политическим деятелем, сколько человеком - противоречивым, подвластным чувствам и способным вызвать любовь. Чуть однозначнее решена супружеская чета Кочубеев (Вадим Лынковский и Татьяна Горбунова), но точность психологических мотивировок отличает и ее. Зато Лолитта Семенина - Мария изменяется и внутренне, и внешне. В разговоре с влюбленным в нее Андреем (Михаил Губский) она - наивная девушка, не желающая обижать своего поклонника. Во втором акте во дворце Мазепы это светская дама, привычно ощущающая себя в дорогом шитом серебром вечернем платье. Образ обретает ясность в финале: лохмотья, в которые превратилось бальное платье, растрепанная прическа сообщают облику Марии - Семениной какую-то диковатую красоту и одухотворенность. Этой мистической переменой, произошедшей с Марией, объясняется смятение Мазепы, увлекаемого прочь Орликом (досадно выбивающаяся из общего ансамбля актерская работа Александра Короткого). Колыбельная Марии льется, словно нет вокруг ни гибели, ни предательства, ни безумия жаждущих власти. Дирижеру Александру Титову удалось добиться от оркестра удивительной красоты звучания с богатством динамических оттенков. За музыкой следует световая партитура Дамира Исмагилова, которая после разнообразных контрастов теплых и холодных тонов к финалу приходит к чистому лазурному тону, космической синеве, вдруг открывшейся среди темных ненастных туч.

Оказывается, оперу «Мазепа» можно воспринимать не только как лирическую драму, развивающуюся на фоне большой политики, а как философское произведение, заставляющее задуматься на основами человеческого существования. Мазепа, Кочубей, Мария, Андрей боролись, интриговали, приносили в жертву себя и других, но все это не имеет никакого значения перед космической глубиной, вечной и непостижимой с позиций земной суеты.

Межгосударственные отношения, идеологический пафос, может быть, впервые за всю историю постановок «Мазепы» отошли на второй план. Роберт Стуруа наполнил спектакль общечеловеческим содержанием, независимым от сиюминутных политических акцентов. Но именно этим его «Мазепа» и современен. В эпоху непредсказуемых перемен очень важно не потерять истинные ценности, отделить пепел суетной повседневности от розы, распускающейся в любящей душе. И с этой точки зрения в Большом театре давно не было столь актуального спектакля.